Мои каналы переживали довольно драматичные времена. Конечно, мы давали людям информацию, но в основном были полезными, милыми, остроумными и довольно любвеобильными. Аудитория была счастлива, взволнована, заинтересована. Теперь, внезапно, мы добавили сарказм и, да, политику. Перешли от того, о чем знали все, к тому, о чем каждый мог поспорить.

Если у Питера были мнения, зачем здесь Карлы, у меня тоже должны были быть мнения. Я стала более откровенно высказывать подозрения, что статуи были наблюдателями, посланными смотреть, как человечество реагирует на новость, что мы не одиноки. Это хорошо сочеталось со Сном: они дали нам задачу, которую никто не мог выполнить самостоятельно. Объединись мы, это стало бы доказательством, что мы способны работать вместе.

Если провалим тест, наверное, произойдет что-то ужасное… или вообще ничего. А вот если справимся, может, победим бедность и болезни. Кто бы ни сделал Карлов, очевидно, что их технологии намного превосходят наши, и если они захотят, то могут предложить нам все – от межзвездных путешествий до бессмертия.

Конечно, я притягивала доводы за уши. Я не знала, опасны ли Карлы, контролирует ли кто-то мой разум. Какая разница, пока мое вымышленное дерьмо уступало вымышленному дерьму Питера Петравики.

В конце концов мой бренд был мной, поэтому я верила в то, что говорила.

Именно поэтому я стала тратить месяцы своей жизни именно на то, что ненавидела больше всего на свете: на профессиональные споры, игры в ученых экспертов. Не потому, что хорошо это умела, или потому, что мне нужны были деньги, а потому, что я разозлилась, испугалась и не знала, что еще делать. Карлы стали для меня больше чем жизнью, они стали моей личностью. Раньше я хорошо смотрелась на телевидении, потому что мне было все равно и эта непочтительность нравилась людям. Теперь я должна была хорошо выглядеть, потому что мне было не все равно.

Вот что я пытаюсь рассказать о том периоде. Что бы я ни предпринимала, я делала это, потому что мне было не все равно. Я верила, что Карл – это сила добра, и важно, что люди о нем думают, ведь Карлы здесь, чтобы судить нас. Даже не имело значения, права ли я, потому что это был мир, в котором я хотела жить; это был мир, который имел для меня смысл. И даже если я ошибалась, все равно верила, что миру станет лучше, если мы будем действовать так, будто я права.

Каждый, кто присоединился к мутному международному (и в основном виртуальному) движению, в ряды которого входил Питер (которое, конечно, назвало себя Защитниками), голосовал против человечества.

Мы рассмотрели около трех недель моей жизни, и на это ушла почти половина книги. Дальше пойдем не так подробно. Надеюсь, вы не возражаете. Я не горжусь этими месяцами, но, что гораздо важнее, они были в основном скучными, а вы знаете, что мы все еще далеко от тринадцатого июля, и вам интересно, когда, черт возьми, мы до него доберемся. Поэтому, наверное, дам вам представление о том, что произошло за эти месяцы, описав несколько моментов, и собираюсь начать каждый из них с твита, который опубликовала в тот день. Например:

12 февраля

Я сижу в студии / офисе, который мы с Энди оборудовали во второй спальне моей квартиры. Тут полный беспорядок, за исключением области вокруг стола, которую мы не тронули, чтобы я могла легко снимать видео. На стене висит полуимпрессионистский портрет Карла, который мы заказали у друга из Школы изобразительных искусств. Одно из главных достоинств денег – можно заплатить людям за хорошую работу.

Еще одно преимущество заключается в том, что деньги помогают решать проблемы. Например, Робин принес нам не только пиццу, но и второй телефон для меня, полностью заточенный под Эйприл Мэй, интернет-персону. Мы можем передавать его по кругу, чтобы Миранда, Энди или сам Робин писали в твиттере от моего имени, тогда как мой личный телефон помогает оставаться нормальным человеком.

Камера и прожекторы направлены на меня, но пока выключены. Робин сидит на вращающемся стуле, где обычно устраивается Энди, когда мы снимаем видео.

Мы оба едим пиццу, которую он только что принес из ресторана на первом этаже. Я пытаюсь написать то, что через неделю станет «Моей жизнью с Карлом». Пока получается ужасно, но мне нужно что-то сочинить. Патнэм сказала, мы теряем намного больше, чем деньги. Она боялась, что мы теряем свое положение в мире. Кажется, дословно это звучало так: «Каждый раз, когда кто-то говорит «автор бестселлера Питер Петравики», не имея возможности сказать «автор бестселлера Эйприл Мэй», это день, когда мы теряем людское доверие».

– Робин, неужели использование «литературных рабов» в порядке вещей? – спросила я с набитым пиццей ртом. В присутствии Робина я вообще больше не стеснялась.

Энди был в гостиной, которую мы превратили в его офис, и, вероятно, редактировал эпизод Убивателя (да, даже после всего этого он по-прежнему вел тупой подкаст со своим товарищем по команде Джейсоном).

– Это стандартная практика, – сказал Робин немного неловко.

– Послушай, – сказала я, повернувшись к нему, – ты мне нравишься. Я считаю тебя умным. Мне нужна твоя помощь, а для этого от тебя потребуется предельная честность. Я ценю, что ты не врешь мне на каждом шагу, как Патнэм, но мне нужно, чтобы ты всегда был со мной полностью откровенен.

Он смутился еще больше:

– Дженнифер тебе не врет.

– Ой, правда? А как она мне сказала, что никто больше не считает литературное рабство гадостью. Я даже не знала, что это, а когда она мне объяснила, я сама подумала, что это гадость. Значит, и все остальные тоже так подумают.

– Она хочет, чтобы тебе было легче принять самый простой и лучший путь.

– По-твоему, заставить кого-то написать за тебя книгу, а потом поставить под ней свое имя – лучший путь? – Движение на Двадцать третьей все еще не открыли, так что на улице было до странного тихо.

– Это определенно реальный способ, хотя я не думаю, что Эйприл Мэй так бы поступила.

– Боже, теперь даже мои друзья говорят обо мне как о двух разных людях.

Он слегка покраснел, что я в тот момент не поняла.

– Ты сама о себе так говоришь, нетрудно перенять, – улыбнулся Робин.

Я по-прежнему была Эйприл Мэй, язвительным бакалавром по направлению «Дизайн», но не ее я хотела показать миру. Та девушка не установила бы Первый Контакт с инопланетной расой. Я была удивительной, ловкой, скромной Эйприл Мэй, но также страстной и умной защитницей Карлов.

– Значит, по-твоему, мне не стоит привлекать литературных рабов?

– Эйприл Мэй так бы не сделала, – повторил он.

– Фу! Я полностью с тобой согласна, и это так раздражает. Вообще, какой должна быть книга по толщине? Сколько пишут люди из Всенародного Месячника Написания Романа?